Михаил Булгаков. Он безумно любил жизнь

Биография Михаила Булгакова

Первенец Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны Булгаковых – Михаил – родился в Киеве 3 мая 1891 года. Его предками были священники (оба деда и двое дядей по отцу) и врачи (брат отца и трое из шести братьев матери – Покровских). Возможно, то, что в семейных традициях Покровских и Булгаковых были и идеалисты, и материалисты повлияло на самоопределение Михаила: недаром же он стал и врачом, и писателем. Сестра Булгакова Надежда (в замужестве Земская) писала: «Михаил очень много думал о смысле жизни, о смерти. Смерть ненавидел, как и войну. Войну ненавидел. Думал о цели жизни. У нас очень много в семье спорили о религии, о науке, о Дарвине».

Миша, Надя, Варя и Вера Булгаковы. Около 1897 г. Фото М. Слюсаря

Афанасий Иванович Булгаков преподавал в Киевской духовной академии на кафедре истории и разбора западных вероисповеданий. Он хорошо знал языки – английский, французский, немецкий, делал переводы с латыни, а греческий некоторое время даже преподавал в Новочеркасском духовном училище. Также отец будущего писателя брал немало дополнительной работы – цензорской и преподавательской, чтобы прокормить жену и семерых детей: кроме Миши у Булгаковых подрастали Вера, Надежда, Варвара, Николай, Иван и Елена.

Афанасий Иванович Булгаков, отец М.А. Булгакова, профессор Киевской духовной академии. Около 1906 г.

Родители, братья и сестры Михаила всю жизнь оставались людьми не только глубоко верующими, но и воцерковленными. Булгаков же рано выбрал «неверие» (как сформулировала в дневнике Надежда) и сохранил его до конца жизни: писатель будет долго умирать и знать о том, что умирает. Если бы это было важно для него, он мог примириться с Церковью, исповедаться и причаститься, но не захотел этого. Отказался Булгаков и от посмертного отпевания. Однако над вопросами веры и религии, добра и зла, по всей видимости, продолжал размышлять до конца своих дней. Вспомним его последнее произведение «Мастер и Маргарита», которое писатель торопился надиктовать жене, умирая.

Варвара Михайловна Булгакова с дочкой Надей.

Киев. 1897 г. Фото Л. Василевского

Булгаковы воспитывали детей по-доброму и достаточно свободно, обязательным считалось два правила: учиться и трудиться. Уже овдовев, Варвара Михайловна говорила детям: «Я не могу дать вам приданое или капитал. Но я могу вам дать единственный капитал, который у вас будет, – это образование».

Варвара Михайловна Булгакова, мать М.А. Булгакова. 1914 г.

В гимназии Михаил учился посредственно, однокашникам (среди которых были будущий писатель Константин Паустовский и будущий анархист Евгений Букреев) запомнился любовью к театру и… антисемитизмом. Справиться с этим отвратительным предрассудком Булгаков смог только в третьем браке: Елена Сергеевна Шиловская (в девичестве Нюрнберг) была наполовину еврейкой.

Михаилу было пятнадцать, когда у его отца появились первые симптомы нефросклероза. Спустя год Афанасия Ивановича не стало. Ему было всего 48 лет.

Смерть отца тяжело повлияла на Михаила. Наверное, по этой причине его отношения с матерью ухудшились: у Варвары Михайловны и Миши были похожие сильные характеры, это вызывало споры между ними и своего рода моральное противостояние. Кроме прочего, мать и сын не приняли избранников друг друга. У Варвары Михайловны постепенно сложились близкие отношения с Иваном Павловичем Воскресенским – одним из врачей, лечивших ее мужа (хотя Воскресенский был больше известен в Киеве как детский врач, однако он также считался прекрасным инфекционистом). Братья и сестры Булгакова отнеслись к Ивану Павловичу с любовью и уважением, он во многом если не заменил им отца, то стал добрым другом семьи. Они видели, что Воскресенский трогательно любит Варвару Михайловну и очень ее поддерживает. И хотя никто не скажет, что роман между вдовой и ее другом развивался скоропалительно (Афанасий Иванович умер в 1907 году, а замуж за Воскресенского Варвара Михайловна вышла в 1918-м), но личная жизнь матери вызывала у Михаила исключительно раздражение и возмущение.

Семья Михаила Васильевича и Анфисы Ивановны Покровских. 1880-е годы. Сидят (слева направо): Коля — Н.М. Покровский (1868—1941), протоиерей М.В. Покровский, Миша — врач М.М. Покровский, Митрофан — М.М. Покровский, статистик, Анфиса Ивановна Покровская, бабушка М.А. Булгакова, Варя — В.М. Булгакова. Стоят (слева направо): Ваня — И.М. Покровский, Ольга — О.М. Покровская, старшая дочь, Василий — В.М. Покровский, старший сын, студент Военно-медицинской академии в Петербурге, няня с младшей дочерью Александрой — А.М. Покровской, Захар — З.М. Покровский, гимназист

Так же недоброжелательно отнеслась Варвара Михайловна к Татьяне Лаппа, первой жене Булгакова. Шестнадцатилетний Миша и пятнадцатилетняя Таня познакомились, когда девушка приехала из Саратова к тетке в Киев. Их сильное чувство пережило и сопротивление родственников (не слишком состоятельный студент – Михаил после гимназии был зачислен на медицинский факультет Императорского университета Св. Владимира в Киеве – казался богатым родителям Татьяны неудачной партией), и трехлетнюю разлуку, во время которой они почти не виделись, только переписывались. Варвара Михайловна настойчиво отговаривала от женитьбы и сына, и будущую невестку.

Вторая киевская гимназия. Бибиковский бульвар. Сюда М.А. Булгаков поступил 18 августа 1900 г. в приготовительный класс, который закончил «с наградою второй степени» в 1901 г.

Вообще говоря, ни отчим Булгакова, ни Татьяна Николаевна Лаппа не заслужили такого отношения. Младший брат Михаила, Николай (один из прототипов Николки Турбина), тоже врач, микробиолог, герой югославского Сопротивления в годы Второй мировой войны, узник концентрационного лагеря, помогавший другим заключенным, а после войны сотрудник Института Пастера, всю жизнь переписывался с отчимом и до конца дней говорил о нем с признательностью и нежностью.

Надя и Миша Булгаковы

Таня Лаппа с самого начала сыграла в судьбе мужа исключительно добрую роль: хотя оба они были молоды и безалаберны, жена следила, чтобы Михаил перестал прогуливать занятия. Успеваемость Булгакова после того, как он стал женатым человеком, резко улучшилась: незадолго до свадьбы Михаила едва не отчислили, а после женитьбы он «окончил университет по медицинскому факультету, получив звание лекаря с отличием».

М.А. Булгаков — студент. Фото киевского ателье Valerie. 1909 г.

Позже Таня разделила с ним тяготы службы военного врача. О тех временах она вспоминала:

«Операции шли буквально день и ночь, ведь наступление приостановилось, тяжелые позиционные бои шли невдалеке от города. Я работала сестрой, держала ноги, которые он ампутировал. Первый раз стало дурно, потом ничего. Он был там хирургом, все время делал ампутации».

Она пережила с Булгаковым беспросветные будни в провинциальных больницах. Не бросила мужа, когда тот стал наркоманом, боролась за него и помогла вылечиться. Она прошла с ним бедность, страх и тяготы революционной и послереволюционной поры, выходила его умирающего от паратифа. Из-за его болезни им обоим не удалось осуществить задуманное Булгаковым – уйти с белыми, эмигрировать, и муж не раз «поблагодарил» Татьяну: «Ты – слабая женщина, не могла меня вывезти!» Хотя «вывезти», по общему мнению наблюдавших Булгакова коллег, можно было только труп: врачи единогласно утверждали, что Михаил в дороге умрет.

Татьяна Лаппа. 1900-е гг.

Автор книги «Михаил Булгаков» Алексей Варламов писал о Татьяне Николаевне:

«Булгакову невероятно повезло с первой женой, ей с ним – нисколько. Все, что она делала в последующие годы, вызывает только восхищение. Если бы не было рядом с Михаилом Афанасьевичем этой женщины, явление писателя Булгакова в русской литературе не состоялось бы. Без Любови Евгеньевны Белозерской состоялось бы, без Елены Сергеевны Булгаковой – тоже, пусть это был бы совсем другой Булгаков, без Татьяны Николаевны Лаппа – не было бы никакого. Он просто не выжил бы без нее физически, и это хорошо понимал, не случайно говорил ей, когда они расстались, что Бог его за нее накажет».

Николай Николаевич Лаппа, председатель Саратовской казенной палаты. 1905 г.

Евгения Викторовна Лаппа. 1900-е гг.

Правда, на тех же страницах Варламов пишет: «Далекая от Церкви, сделавшая два аборта (второй в 1917 году), она вела себя по отношению к Булгакову с той степенью безоглядной верности, с какой воспетые Некрасовым женщины-декабристки бросали высший свет и отправлялись в Сибирь, причем никакой общественной поддержки, умиления, упоения собой, идеи служения великому человеку в ее поведении не было – она просто не могла жить иначе». Очевидно, по мнению Алексея Варламова, на любовь и верность способны только религиозные люди, от далекого от Церкви человека любви и самоотверженности Варламов не ожидает. Кроме того, биограф писателя, судя по всему, вывел некую собственную формулу, в которой количество абортов у женщины обратно пропорционально умению заботиться, преданности и поддержке. И Татьяна Николаевна Лаппа из его непогрешимого расчета выбивалась.

Булгаковы с Н.М. Покровским. Ессентуки. 1912 г.

Доктор Булгаков

«Доктор Булгаков» – так называется необычная монография, написанная кандидатом медицинских наук, историком медицины Юрием Виленским, который не только исследует медицинские аспекты творчества Булгакова, но и рассказывает о встреченных Булгаковым врачах, повлиявших на жизнь и произведения писателя.

Жизнеутверждающая книга Михаила Булгакова «Записки юного врача» отражает только часть реального положения дел. Земский врач в селе Никольское Смоленской губернии, затем в городе Вязьма работал с огромной загруженностью. Денег хватало, но это было одним из немногих достоинств его работы.

Историк и литературовед, исследователь жизни и творчества Булгакова Борис Вадимович Соколов в книге «Михаил Булгаков: загадки судьбы» пишет:

«По штату на Никольский врачебный пункт полагалось два врача, но в условиях военного времени Булгаков был здесь единственным доктором. Ему подчинялись три фельдшера и две акушерки. Пункт обслуживал несколько волостей Сычевского уезда с 295 селениями и более чем 37 тысячами жителей. В больнице в Никольском было 24 койки, еще 8 – в инфекционном и 2 – в родильном отделении. В инструментах и лекарствах молодой врач недостатка не испытывал: богатый медицинский инструментарий и библиотеку оставил его предшественник, обрусевший чех Л. Л. Смрчек. <…> Очень скоро, однако, Булгаков приобрел опыт и оперировал уже без учебника. Больных на приеме было очень много, к тому же Михаила часто вызывали к заболевшим в окрестные деревни. По утверждению Татьяны Николаевны, "диагнозы он замечательно ставил. Прекрасно ориентировался"».

Но был, конечно, не только возраставший опыт, не только удовольствие от работы, выздоровления пациентов, спасения жизней, не только собственная профессиональная состоятельность. Была жестокая провинциальная скука, недостаток впечатлений, отсутствие общения и почти непосильный груз огромных обязательств – в Никольском Булгаков был единственным врачом на тысячи людей… Даже переезд в Вязьму, снявший с него часть ответственности (тут хотя бы выездной работой занимался другой врач), не сделал жизнь существенно легче. В письме к родным Булгаков описывает свои будни так:

«Тяну лямку в Вязьме. Вновь работаю в ненавистной атмосфере среди ненавистных мне людей… Единственным моим утешением является для меня работа и чтение».

Но и на работе было от чего прийти в отчаянье. Михаил Афанасьевич заведовал венерологическим и инфекционным отделениями: Булгаков и его коллеги имели дело не только с огромным количеством разнообразных инфекционных болезней, но с буквально пандемией сифилиса. В октябре 1917-го доктор Булгаков пишет сестре Надежде:

«… Я не могу бросить ни на минуту работу и поэтому обращаюсь к тебе сделать в Москве кой-что, если тебя не затруднит… Узнай, какие есть в Москве самые лучшие издания по кожным и венерическим на русск. или немецк. и сообщи мне, не покупай пока, цену и названия».

Хотя Булгаков, оканчивая университет, выбрал специализацию детского врача (и немало сделал, работая по специальности), на практике ему буквально пришлось переквалифицироваться в венеролога: действительность не оставила выбора.

Между тем Россию заполоняла еще одна эпидемия – эпидемия наркомании. Доктор Булгаков подсел не на популярный во всех слоях общества – от богемы до беспризорников – «марафет» (кокаин): это зелье они с женой по случаю попробовали еще в Киеве и, к счастью, остались к его влиянию равнодушны. Личным демоном Булгакова сделался морфий.

Сегодня вспышки дифтерии (во времена медицинской работы Булгакова эта болезнь называлась «дифтерит») в развитых странах почти не случаются: всеобщая вакцинация сделала свое дело. А если болезнь все же поразит человека, то на помощь придут антибиотики. Но до антибиотиков, даже до противодифтерийной сыворотки – первого эффективного средства от этой болезни – детская смертность от дифтерии достигала 50 процентов. Отслаивающиеся ткани верхних дыхательных путей – дифтеритные пленки – перекрывающие горло и не дающие нормально дышать, мучительно убили огромное количество детей. Чтобы больной малыш не задохнулся, врачам приходилось прибегать к трахеотомии и через трубочку высасывать пленки из горла ребенка.

Проглотив такую пленку при спасении больного малыша, Михаил Булгаков решил ввести себе сыворотку. На взрослого человека прививка подействовала мучительно, вызвав нестерпимый зуд и сильнейшие боли в ногах. Первый укол морфия Булгаков сделал себе (точнее, попросил сделать фельдшерицу Степаниду), чтобы избавиться от страдания. Но очень скоро зависимость затянула его. Дело было не только в физических болях, от которых первое время избавлял морфий: наркотик поначалу давал иллюзию выхода из беспросветного провинциального существования.

Моральное и физическое состояние Михаила Афанасьевича быстро ухудшалось, его неадекватность становилась все более заметной, он был опасен: целился в жену из браунинга, бросал в нее горящий примус.

Братья Покровские. 1900-е гг. Слева направо: Митрофан Михайлович, Михаил Михайлович, Николай Михайлович

Жена его и спасла. Вместе с нелюбимым отчимом, к которому по возвращении из Вязьмы в Киев обратилась Татьяна. Вот как она рассказывала о происшедшем дальше:

«Он воспринял все происходящее очень серьезно. После раздумий Иван Павлович сказал, что готов взять лечение на себя, но осуществлять его хотел бы только через мои руки, никого больше не посвящая в суть дела. "Нужно будет попробовать вводить взамен морфия дистиллированную воду, попытаться таким образом обмануть рефлекс пристрастия, – предложил он. – А произносить бесполезные слова, что наркотики подобны смерти… Все это уже, пожалуй, ни к чему, Михаил Афанасьевич ведь и сам знает, сколь ужасны могут быть последствия. Наоборот, будем делать поначалу вид, что и я решительно ни о чем не осведомлен"».

И лечение подействовало: возможно, и даже скорее всего, Булгаков в какой-то момент догадался о заговоре ради его пользы и принял правила игры. Постепенно даже плацебо в ампулах Татьяна Николаевна стала приносить все реже, и в какой-то момент Булгаков смог отказаться от зависимости. Воскресенский в то время постоянно общался с Михаилом: каждый день приходил к нему по-семейному, занимал разговорами, в том числе на профессиональные темы, водил пасынка гулять, играл с ним в шахматы. Поддерживал и Таню, повторяя: «Тася, все окончится хорошо, Михаил выздоровеет».

И хотя Булгаков найдет для Ивана Павловича несколько добрых слов в письмах к родным, в целом его отношение к отчиму останется неприязненным. Так в «Белой гвардии» Михаил назовет датой смерти матери Турбиных (ее прототипом несомненно была Варвара Михайловна) май 1918 года – время, когда его мать вышла замуж за доктора Воскресенского и переехала в его дом.

В.М. Булгакова и И.П. Воскресенский

Опыт пережитой наркотической зависимости отразится во многих произведениях Булгакова («Морфий», «Зойкина квартира» и т. д.).

В Киеве Михаил Афанасьевич открыл венерологический кабинет: потребность в его работе была огромная.

Позже его мобилизовали отступающие части Добровольческой армии, с ними он в 1919 году добрался до Владикавказа. С белыми Булгаков собирался покинуть Россию. Помешал, как рассказывалось выше, возвратный тиф, от которого Булгакова выходила жена.

Татьяна Николаевна Лаппа на даче в Буче. 1913 г.

Михаил Афанасьевич меняет профессию

В России, однако же, остался не доктор Булгаков, а журналист, писатель и драматург Булгаков. Сложно сказать, почему Михаил сменил профессию. Ясно только, что дело было не в недостатке любви к медицине. Булгакову-врачу были свойственны профессиональная увлеченность, желание совершенствоваться, научный интерес, практический опыт и сострадание к больному. Татьяна Николаевна вспоминала:

«Для него было вполне естественным откликаться по первому зову. Сколько раз, отказываясь от сна и отдыха, садился в сани и в метель, и в лютую стужу отправлялся по неотложным делам в далекие села, где его ждали. Никогда не видела его раздраженным, недовольным из-за того, что больные досаждали ему. Я ни разу не слышала от Михаила жалоб на перегрузку и усталость. Он долго и тяжело переживал только в тех случаях, когда был бессилен помочь больному, но, к счастью, за всю его земскую службу таких ситуаций было очень мало. Распорядок дня сложился таким образом, что у него был перерыв только на обед, а прием часто затягивался до ночи: свободного времени тогда у Михаила просто не было. Помню, он как-то сказал: "Как хочется мне всем помочь. Спасти и эту, и того. Всех спасти"».

Литература была ненадежным выбором, менее основательным, менее выгодным, более нервным и даже опасным, чем медицина. И нельзя сказать, что об этом своем неочевидном выборе Булгаков никогда не жалел. В октябре 1923 года в Москве, страдая от начинающегося ревматизма, отсутствия перспектив и недостатка денег, Булгаков напишет в дневнике:

«В минуты нездоровья и одиночества предаюсь печальным и завистливым мыслям. Горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрек себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого. Литература теперь трудное дело. Мне с моими взглядами, волей-неволей выливающимися (отражающимися) в произведениях, трудно печататься и жить».

И все же во Владикавказе в 1919 году Михаил Булгаков не просто ищет новый способ зарабатывать, он выбирает принципиально другой жизненный путь.

Статьи, рассказы и фельетоны «в белой прессе» сменяются (после того, как город был занят красными) советскими пьесами («Сыновья муллы», «Самооборона», «Парижские коммунары»), на ура принятыми зрителями и властями. Сам Булгаков собственным театральным успехом недоволен, это (в отличие от «Записок на манжетах» – частично автобиографической повести, которую он пишет «в стол») ненастоящее. Он рассказывает в письме сестре Вере:

«Дело в том, что творчество мое разделяется резко на две части: подлинное и вымученное. Лучшей моей пьесой подлинного жанра я считаю 3-актную комедию-буфф салонного типа "Вероломный папаша" ("Глиняные женихи"). И как раз она не идет, да и не пойдет, несмотря на то, что комиссия, слушавшая ее, хохотала в продолжение всех трех актов… Салонная! Салонная! Понимаешь».

Булгаков мечтает уехать подальше. Лучше всего – за границу, но пока хотя бы в Тифлис. После неудачи в Грузии – работу не удается найти ни в Тифлисе, ни в Батуми. Вместо того чтобы вернуться к надежной медицинской профессии, обнищавший, но не сломленный Булгаков продает обручальные кольца и… отправляется в Москву.

М.А. Булгаков-студент в своем кабинете, Андреевский спуск, 13. 1913 г. На обороте фотографии Н.А. Булгакова написала: «В семье эту фотографию называли «Миша-доктор»»

Почему он все-таки не эмигрировал? Так ли это было невозможно? Нам остается только строить предположения: Булгакову 31 год, теперь, когда его уже не влекут в тифозном беспамятстве на подводе, когда не тащат с собой, как мобилизованного врача, когда обстоятельства непреодолимой силы не предлагают единственное возможное решение, он, вероятно, просто… боялся. Да, жизнь вокруг менялась, но вряд ли сильнее, чем та совсем уж незнакомая жизнь, что ждала бы его в эмиграции. Он мечтал состояться как писатель и драматург: были ли у него шансы за границей? Он не знал.

Вряд ли это было легкое решение, но Булгаков выбирает штурмовать столицу.

Михаил и Таня (она приехала в Москву раньше мужа) живут в коммуналке в комнате сестры Булгакова Нади. И даже из этого отнюдь не райского уголка его пытаются выжить соседи по квартире. Несмотря на «знатную энергию и работоспособность» Булгакова, живется им трудно. Все рабочие проекты Михаила (в ЛИТО и в газетах) оказываются краткосрочными, денег нет, супруги практически голодают, у Татьяны развивается малокровие, не осталось никаких вещей, даже самых необходимых: «валенки рассыпались». Впрочем, так живут если не все, то очень и очень многие: идет 1921 год, переход от военного коммунизма к НЭПу. Булгаков то пишет фельетоны, то играет в бродячей труппе, этого хватает только для того, чтобы выжить. Бедность такая, что Михаил не может даже поехать на похороны матери: в 1922 году Варвара Михайловна скончалась от сыпного тифа.

Но жизнь постепенно стала более сносной: по личному распоряжению Надежды Константиновны Крупской Михаил получил ордер на совместное жительство, и его жилищный статус упрочился; статьи и рассказы Булгакова публикуют в «Правде», «Рупоре», «Гудке», «Рабочем», в сменовеховской газете «Накануне» и ее литературном приложении. По вечерам он подрабатывает театральным конферансье. Все это позволяет сводить концы с концами. А когда остается время, Булгаков пишет раннюю версию «Белой гвардии» (она будет называться «Желтый прапор», затем «Белый крест»).

Михаил Булгаков. 1928 г.

Он чувствует большой душевный разлад, в письмах и дневниках сетует, что ему уже 32 года, а сделано если не мало, то точно недостаточно. Благодаря открытию частных книжных издательств его начинают печатать: в 1924 году в альманахе «Недра» появилась повесть «Дьяволиада» (о человеке, которого советская действительность и советская бюрократия в прямом смысле сводит с ума), в 1925-м в том же альманахе выходит повесть «Роковые яйца» (фантасмагорическая история о Москве, захваченной полчищами пресмыкающихся). Там же собирались опубликовать «Собачье сердце» (одним из прототипов профессора Филиппа Филипповича Преображенского, человека в равной степени талантливого и высокомерного – настолько, чтобы замахнуться почти на акт творения, на то, чтобы создать человека из собаки, стал дядя Булгакова Николай Михайлович Покровский), но спохватилась советская цензура: как известно, при жизни автора это произведение напечатано не было.

Любанга – жена «не Достоевского»

А еще в 1924-м Михаил Булгаков после одиннадцати лет брака ушел к новой знакомой – 29-летней Любови Евгеньевне Белозерской, недавно приехавшей из Парижа (города мечты Булгакова). Во Франции Белозерская танцевала в театральных труппах и в кафешантанах, где участвовала в бурлеск-шоу с раздеванием. Вернувшись в Россию, она развелась с мужем-книгоиздателем Ильей Василевским (это был ревнивый и жесткий человек, да и дела его и в эмиграции, и на родине шли под гору, что имело для Белозерской решающее значение), собиралась, было, замуж за другого, но не складывалось: она ждала вызова в Берлин, жених с приглашением не торопился.

Любовь Евгеньевна Белозерская

Булгаков чувствовал к ней смесь сострадания («Мне остается только отравиться!», – говорила Люба), восхищения и чувственного влечения. Это пересилило обязательства перед измученной их общим прошлым женой.

Татьяна Николаевна осталась без средств к существованию, без работы и без жизненных перспектив (то, что ей тоже в пору было травиться, Михаил Афанасьевич, конечно, понимал). Булгаков иногда помогал бывшей жене материально, что было скорее возвратом долга, чем благородным жестом: в юности супруги жили на деньги Таниных родителей, позже Лаппа из сил выбивалась, чтобы помочь мужу с заработками: была и сестрой милосердия, и актрисой – играла на сцене во Владикавказе под псевдонимом Татьяна Михайлова, а уже в Москве держала на себе весь их нелегкий быт. И надо сказать, ушел от нее Михаил Афанасьевич не с пустыми руками, а прихватив на подводе все, что захотел (и все, что хоть чего-то стоило в их доме), единственное, что отказалась отдать Татьяна Лаппа бывшему мужу, это свою золотую браслетку: остальные ее украшения он в течение общей их жизни продал или проиграл в карты. Скорее всего, браслетка перекочевала бы к Любови Белозерской, как досталось новой жене Булгакова обещанное Татьяне Николаевне посвящение к «Белой гвардии» (первая часть романа выйдет в сменовеховском журнале «Россия» в конце 1924 года, вторая появится в этом же журнале в 1925 году, а третья так и не будет опубликована). Вот как рассказывала об этом Татьяна Лаппа:

«Однажды принес "Белую гвардию", когда напечатали. И вдруг я вижу – там посвящение Белозерской. Так я ему бросила эту книгу обратно. Столько ночей я с ним сидела, кормила, ухаживала… он сестрам говорил, что мне посвятит… Он же когда писал, то даже знаком с ней не был».

Сестры Булгакова тоже были неприятно удивлены поступком брата, и даже годы спустя пытались уговорить вдову писателя, третью его жену Елену Шиловскую, посвящение Белозерской снять, но она их просьбы оставила без ответа.

Татьяне Николаевне будет отмерян долгий век – 89 лет. Она еще раз переживет предательство: ее второй муж, педиатр Иван Крешков, вернется с фронта с новой женой. Но ей повезет обрести любовь и покой в третьем, довольно позднем браке: с давним знакомым Давидом Кисельгофом, тонким и умным человеком, адвокатом по профессии, Татьяна Лаппа проживет до конца его дней, почти тридцать лет.

Перед смертью Михаил Булгаков будет звать Татьяну Николаевну: захочет попросить прощения. Но она не узнает об этом вовремя, и их прощальная встреча не состоится.

Об отношениях Булгакова со второй женой можно прочитать в ее книге «О, мед воспоминаний» и в сборнике «Воспоминания о Михаиле Булгакове», который третья жена писателя Елена Шиловская составила совместно с Семеном Ляндерсом в 1967 году (а напечатан он был уже после перестройки и после смерти обоих составителей, в 1988-м). За пять лет брака с Любовью Белозерской Михаил Афанасьевич написал большую часть своих театральных произведений, центральные женские образы которых явно вдохновлены красотой и привлекательностью Любови Евгеньевны, а также повесть «Консультант с копытом» (первый вариант «Мастера и Маргариты»).

В книге «Три любви Михаила Булгакова» Борис Соколов пишет:

«Любовь Евгеньевна не только делала Булгакову переводы из иностранных источников, подбирала литературу. Она писала под диктовку его произведения, иной раз предлагая свою редакцию тех или иных предложений. <…> Очевидно, соавторство Любови Евгеньевны с Булгаковым выражалось в том, что она давала мужу бытовой материал "из французской жизни" для "Белой глины", как позднее константинопольский материал – для "Бега"».

В срок их совместной жизни вместятся и скитания по комнатам, и, наконец, хоть и съемная, но отдельная квартира, и обыск, во время которого у Булгакова изъяли дневники и рукопись «Собачьего сердца», но также и относительное благополучие, и признание, которое Булгаков получит, правда, не как писатель, а как драматург.

5 октября 1926 года в МХАТ после долгой и довольно мучительной работы над пьесой (Булгаков опишет эти мытарства в «Театральном романе») состоялась премьера «Дней Турбиных» (позже Художественный театр запланирует поставить «Бег»: попытка, впрочем, провалится, и при жизни Булгакова зритель этот спектакль не увидит). За первый сезон «Дни Турбиных» были представлены на сцене 108 раз, публика принимала постановку с восторгом. В то же время критика была к пьесе безжалостна. Кроме газетных рецензентов на «Дни Турбиных» обрушился Владимир Маяковский, призывавший зрителей буквально сорвать спектакль: это было тем более неприятно и неожиданно, что Булгаков и Маяковский, хоть и не дружили, были тем не менее хорошо знакомы, играли вместе в бильярд. Луначарский назвал «Дни Турбиных» бездарной вещью и не пожалел для пьесы уничижительных сравнений. Но, несмотря на эти отзывы и на разгромные статьи в советской прессе (Булгаков рецензии собирал, и к 1930 году в его коллекции насчитывалось почти 300, согласно письму писателя советскому правительству – 298, «враждебно-ругательных» против 3 похвальных), пьеса пользовалась любовью зрителей и приносила доход. Так же, как и поставленная в театре Вахтангова «Зойкина квартира» (живой, смешной, но с трагической подложкой спектакль), этот спектакль шел с аншлагом, в честь этого события даже был назван Аншлагом булгаковский котенок (зверек потом был подарен друзьям писателя, вырос, родил котят и получил новое имя Зюнька). В Камерном театре Таирова шел (с большим успехом, но совсем недолго) «Багровый остров», озорная и яркая политическая сатира, которую пресса заклеймила «пасквилем на революцию».

Это было относительно благополучное время: Булгаков признан, труд его оплачен, если не критика, то публика отдает ему должное.

Однако пьесы Булгакова одна за другой исчезают с театральных сцен («Зойкину квартиру» зрители последний раз увидят в марте 1929 года, при жизни автора спектакль в СССР ставить не будут). Дела литературные не лучше: в журнале «Медицинский работник» время от времени публикуют рассказы Михаила Булгакова, составившие затем цикл «Записки юного врача», но это практически и все. Даже его фельетоны теперь отказывались печатать.

Черная полоса любви

В 1929 году доход Булгакова сводится к нерегулярным и очень небольшим отчислениям от зарубежных постановок, причем большая часть этих выплат оседает в карманах мошенников. Так что положение писателя и драматурга становится отчаянным.

В октябре Михаил Булгаков начинает работать над пьесой о Мольере «Кабала святош» (которую переименуют в «Мольера», но она так и не будет поставлена при жизни автора, хотя ее очень хвалил и поддерживал на пути к зрителю Максим Горький), пишет первые главы романа «Театр» (который потом превратится в «Записки покойника. Театральный роман»), но понимает, что вряд ли эти произведения ждет лучшая судьба, чем все его неопубликованные, снятые с репертуара, оплеванные критикой вещи.

Михаил Булгаков на генеральной репетиции «Мольера». 5 февраля 1936 г.

Семейная жизнь тоже оставляла желать лучшего. Любовь Белозерская в браке с Булгаковым, видимо, разочаровалась. Она искала в этом замужестве выход из жизненного тупика, а вместо этого попала в другой тупик: предыдущий ее муж был талантливым журналистом и книгоиздателем с трагической судьбой (Илью Василевского расстреляют в 1938 году), но и новый муж оказался (или казался ей) неудачником. Любовь Евгеньевна особым тактом в близких отношениях не отличалась: Михаил Булгаков и через годы вспоминал, как на замечание о том, что ее постоянные телефонные разговоры мешают ему писать, жена ответила: «Ты же не Достоевский!»

И если поначалу Булгаков посвятил жене и «Белую гвардию», и «Собачье сердце», и «Мольера», то в последнем своем и главном романе он сделал домашнее прозвище Белозерской Банга (сокращение от Любанга)… собачьей кличкой: так звали пса прокуратора Иудеи Понтия Пилата.

В феврале 1929-го Михаил Булгаков познакомился с Еленой Сергеевной Шиловской.

Елена Сергеевна Шиловская

Возвышенная (и заезженная) цитата из «Мастера и Маргариты» – «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!» – соответствует скорее психологической реальности Булгакова, чем действительности отношений. Писатель это понимал и в романе «реальная реальность» тоже пробивается: «Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там, тогда… с этой, как ее…» <…> – «Вы были женаты?» – «Ну да, вот же я и щелкаю… На этой… Вареньке, Манечке… нет, Вареньке… еще платье полосатое, музей… впрочем, я не помню».

Первое время отношения Михаила и Елены были обычной любовной связью. Оба не собирались расставаться с супругами (Шиловская была женой крупного советского военачальника, матерью двух маленьких сыновей) и связывать друг с другом жизнь. Письма, которые Булгаков в то время писал Белозерской, несмотря на все трения между ними, демонстрируют гораздо больше чувства, чем его переписка с Еленой Сергеевной. И именно Белозерской Булгаков посвящает законченного в декабре 1929-го «Мольера».

Михаил Булгаков был человеком решительным. Так, лишившись своих личных дневников и рукописи «Собачьего сердца», конфискованных ОГПУ, писатель сумел вернуть свою собственность, обратившись за поддержкой к Максиму Горькому, а затем написав Генриху Ягоде и потребовав возвратить его записи: поступок, на который мало кто решился бы.

Попав в отчаянное положение – без работы, доходов, перспектив – писатель тоже действовал смело: 28 марта 1930 года он написал письмо Правительству СССР, попросив определить его судьбу – либо позволить эмигрировать, либо дать возможность работать на родине. Это письмо ему помогла составить и напечатать Шиловская. На случай, если ответа не будет, Булгаков всерьез собирался покончить с собой, у него даже был спрятан браунинг. Неизвестно, действительно ли писатель решился бы лишить себя жизни: 18 апреля Михаилу Афанасьевичу позвонил Иосиф Сталин, предложивший Булгакову обратиться в МХАТ с просьбой зачислить его режиссером-ассистентом. Всесильный правитель сказал, что уверен «Вам не откажут». На следующий же день Булгаков был зачислен в труппу.

Е.С. Булгакова, М.А. Булгаков. 1936 г.

Этот разговор произвел на Булгакова огромное впечатление. Советским миром правила своего рода стихия, безжалостная, не различавшая лиц, жестоко сметавшая все на своем пути. И вдруг он сделал что-то, что этой стихии… понравилось. Она обратила на него внимание. Он смог на эту стихию повлиять. Сталин пообещал, что однажды их разговор продолжится, и Булгаков всю жизнь ждал продолжения разговора. Ждал и не дождался.

Он будет еще не раз писать «товарищу Сталину», просить его за себя (например, позволить ему путешествие за границу) и за других (призывая облегчить участь драматурга Николая Эрдмана). Все письма и просьбы останутся без ответа (как без ответа генсек оставит просьбу вдовы писателя об издании собрания сочинений Михаила Булгакова).

Почему Сталин откликнулся на письмо Булгакова? Может быть, действительно, выделял автора своей любимой пьесы «Дни Турбиных». Может быть, повлияло недавнее (14 апреля) самоубийство Маяковского: шел 1930 год, плохой пиар – два суицида известных литераторов – еще мог обеспокоить вождя. Или предугадал хороший пиар: немедленно распространившиеся слухи о неравнодушном, человечном правителе, отозвавшемся на просьбу о помощи человека в беде? Создал весеннюю «рождественскую сказку»?

Возвращаясь к отношениям Булгакова и Шиловской, если бы Сталин выбрал для писателя эмиграцию (а это было вполне вероятно: год спустя, в 1931-м, друг Булгакова Евгений Замятин с разрешения Сталина, полученного при поддержке Горького, эмигрирует в Ригу, позже в Париж), а не решил «дадим ему работать», то Михаил Афанасьевич уехал бы за границу с законной женой. И точно без Елены Сергеевны. И Булгаков, и Шиловская такое развитие событий представляли вполне возможным и отнюдь не трагическим.

Михаил Булгаков с Еленой Сергеевной

Но чувства не статичны: отношения крепли, и увлечение – отчасти дружеское, отчасти романтическое – выросло до глубокой, подлинной любви. Может быть, пониманию, как много они значат друг для друга, помогла разлука. В феврале 1931-го Евгений Александрович Шиловский узнал об отношениях жены с Булгаковым и потребовал, чтобы любовники расстались. Они разошлись, как тогда думалось, навсегда. В действительности – на 20 месяцев.

За это время Булгаков трудно работал над инсценировкой «Мертвых душ», написал очередную непоставленную пьесу «Адам и Ева» (фантастическую историю, в которой проступали печали его отнятой любви с Еленой Сергеевной). В 1932 году МХАТ вернет на сцену любимые Сталиным «Дни Турбиных», но новых постановок как не было, так и нет. БДТ, собравшийся ставить «Мольера», от замысла отказался (много позже, в 1936-м, «Мольер» будет поставлен на сцене МХАТ, но после 7 спектаклей его снимут с репертуара из-за разгромной статьи «Внешний блеск и фальшивое содержание», опубликованной в «Правде»). А новый замысел Булгакова – биографический роман о Мольере, написанный для серии ЖЗЛ – тоже не реализовался. Даже всегда поддерживавший Михаила Афанасьевича Максим Горький счел книгу неудачной для формата серии (и был прав: ни с точки зрения формы, ни с точки зрения содержания история, рассказанная Булгаковым, в серию не вписывалась).

А что же Елена Шиловская? Она обещала мужу, что не выйдет одна из дома, не примет ни одного звонка по телефону, ни одного письма и держала слово. А потом произошла встреча – случайная или намеренная, но первое, что сказал Елене Булгаков: «Я не могу без тебя жить». И она ответила: «Я тоже».

То, что Елена Сергеевна решилась отказаться от благополучной жизни, уйти от преуспевающего мужа, который очень любил ее, к не слишком успешному писателю, настолько поражало окружающих, что началу их отношений придумывали «легендарные» причины: говорили даже, что Шиловская была агентом ОГПУ, поначалу приставленным к Булгакову правительством, что брак с ним был ее поручением, а потом «сексотка» полюбила свой «объект».

Меж тем благополучная жизнь, видимо, не была жизнью счастливой: хотя когда-то Елена покинула первого мужа (Юрий Неелов служил адъютантом у Шиловского) ради блестящего офицера, в браке с Евгением Александровичем ей было попросту скучно. Это прорывалось и в ее переписке с сестрой:

«Ты знаешь, как я люблю Женей моих, что для меня значит мой малыш, но все-таки я чувствую, что такая тихая, семейная жизнь не совсем по мне. Или вернее так, иногда на меня находит такое настроение, что я не знаю, что со мной делается. Ничего меня дома не интересует, мне хочется жизни, я не знаю, куда мне бежать, но хочется очень».

С Булгаковым ей могло быть сложно, трудно, нестабильно, попросту тяжело, но никогда скучно.

Был тяжелый разговор Булгакова с Шиловским (офицер в минуту слабости даже достал пистолет и угрожал безоружному сопернику), было мучительное решение разделить детей: старший сын Шиловских, десятилетний Женя, остался с отцом, младший, пятилетний Сережа, переехал к матери и отчиму (у мальчика с Михаилом Афанасьевичем были самые близкие и добрые отношения). Нет сомнений, что развод дался всем Шиловским крайне тяжело. «Я пошла на все это, потому что без Булгакова для меня не было бы ни смысла жизни, ни оправдания ее», – годы спустя расскажет Елена.

Им с Булгаковым будет отпущено 8 лет. За эти годы они ни разу не поссорились, их отношения были полны нежности. Елена Сергеевна посвятила себя мужу: под его диктовку она печатала все его произведения, выступала в роли литературного секретаря. Она будет свидетелем и помощником работы Булгакова. Множества проектов – всегда талантливых, но зачастую неоконченных: литературных инсценировок, либретто и переводов, отвергнутых пьес, в том числе «Блаженство» и «Иван Васильевич» (по мотивам последней много позже Леонид Гайдай снимет всеми любимый фильм «Иван Васильевич меняет профессию»). Булгаков брался даже за написание учебника истории СССР, но понял, что в назначенные сроки не уложится. В эти же годы писатель работает над окончательной версией «Театрального романа». И, конечно, продолжает переделывать и дописывать «Мастера и Маргариту».

О «МиМ» говорить сложно. Наверное, по-настоящему сделать это может только человек, который книгу любит: я тут не гожусь. Но совсем обойти вниманием главный роман Булгакова, рассказывая о Михаиле Афанасьевиче, нельзя. Это сложная композиционно (роман в романе) книга, показывающая, что автор прекрасно знал библейские тексты, учитывал ветхозаветные и новозаветные реалии и образы. Одни называют эту книгу своего рода апокрифом, переосмыслением новозаветной истории, даже «Библией шестидесятников» (одна из причин невероятной популярности первого же издания «МиМ» в 1967 году заключается в том, что у людей появилась хоть какая-то возможность познакомиться со Священным Писанием, хотя, конечно, можно спорить, хорошо ли это и не лучше было бы обойтись безо всякого знакомства, чем узнать евангельскую историю в настолько искаженном виде). Другие считают, что «МиМ» попросту «демонический», «антихристианский», «богохульный», «кощунственный» текст (все это цитаты из книг и статей разных священнослужителей). Ни в малой степени не претендуя на объективность и высказывая не более чем частное мнение, скажу, что мне кажется, в «МиМ» есть отталкивающая верующих людей пародийность библейской истории. Причем не только в иерусалимской линии, таких примеров много и в московской части истории: и я говорю не только и не столько о силах зла, которые получились интереснее и привлекательнее доброго начала, но и о высмеивании евангельских образов, например «12 литераторов, которые томятся в ожидании Берлиоза» и т. д.

Но в то же время «МиМ» – очень грустный рассказ о предательстве и его последствиях. Последствиях для предателя. История Понтия Пилата – это история смелого человека, отважного военного, встречавшего смерть лицом к лицу. Но когда к нему приводят заключенного, которого по любым меркам – по закону и по совести – следует отпустить, он малодушно не решается это сделать. Он платит чужой жизнью за собственное благополучие (и, возможно, выживание) и обречен до самой смерти расплачиваться за это. Собственную трусость, которая стоила жизни хорошему и невиновному человеку, прокуратор Иудеи не может искупить ничем: ни убийством другого – более очевидного – предателя, ни страданием – душевным и физическим, от которого его теперь никто не исцелит. Эта история для булгаковского времени совершенно типичная: разве мало советских чиновников и военачальников проявили подобную трусость, согласившись дать ход доносу, обрекая невиновного человека на смерть? Если отрешиться от того, что Булгаков умаляет Иисуса Христа до обычного человека и превозносит могущество Воланда (отрешиться от всего этого, спору нет, трудно, если Библия для читателя священный текст, а не просто явление литературы), то получается очень современная и очень страшная история.

Конечно, «МиМ» не исчерпывается религиозными (и антирелигиозными) мотивами. Это очень насыщенное как с точки зрения языка, так и с точки зрения содержания произведение. Тем, кто хочет лучше в нем разобраться, я горячо рекомендую прочитать глубокую и корректно написанную книгу Ирины Белобровцевой и Светланы Кульюс «Роман М. Булгакова "Мастер и Маргарита". Комментарий».

Навстречу чему мы мчимся? Может быть, смерти?

В том, что большинство из нас не знает своего смертного часа, обстоятельств собственной смерти, кроется большое утешение. Михаил Булгаков о своем смертном часе знал. Нефросклероз не только мучительное, но еще и наследственное состояние. Оно настигло писателя в том же возрасте, в каком заболел и умер его отец. Собственные воспоминания и медицинские знания давали Булгакову совершенно ясное понимание того, когда и как он умрет.

Михаил Булгаков. 1939 г.

Первые симптомы болезни проявились под влиянием стресса: в 1939-м была отвергнута пьеса «Батум», над которой Булгаков кропотливо работал в течение полугода (а «окончательно решил» писать ее, согласно дневнику Елены Сергеевны, еще за 3 года до того, в 1936-м). Уже и договор на пьесу с МХАТ был заключен, и чтения в театре прошли, «Батум», кажется, нравился всем: от друзей писателя до партийных работников. Булгаков с постановочной бригадой отправился в Грузию, чтобы собирать материал и работать над фактурой. В пути его нагнала телеграмма: «Надобность в поездке отпала». По дороге домой Булгаков говорил жене (Елена Сергеевна поехала с мужем): «Навстречу чему мы мчимся? Может быть, смерти?» Но важнее страшных слов было появление страшных симптомов: Булгаков неожиданно почувствовал боль в глазах.

Исследователи творчества Булгакова не пришли к согласию, пытаясь понять, почему он вообще взялся за такой нетипичный для себя материал как пьеса о революционной юности Иосифа Джугашвили? Чувствовал своего рода связь со Сталиным? Надеялся, что хорошо написанная история привлечет внимание человека, разговора с которым писатель все еще ждал? Хотел попробовать силы в чем-то совершенно новом для себя? Не без оснований боялся за собственное будущее? Пытался переломить судьбу, написав верноподданнический текст, за который пришли бы блага жизни или (более высокая и важная ставка) разрешение напечатать «Мастера и Маргариту»? (Этот роман Михаил Афанасьевич писал в общей сложности 12 лет, прорабатывал 3 версии, сильно различавшихся между собой; он продолжал править «МиМ», буквально умирая – за 4 недели до кончины, так что очевидно, что это произведение было бесконечно важно для Булгакова.) Задумал в действительности антисталинскую пьесу в обертке типичного для культа личности произведения? Не менее яростно спорят о том, насколько сильной или хотя бы полноценной вещью был «Батум». Халтура, не соответствующая таланту великого писателя? Или достойное произведение с необычной тематикой? Даже здесь нет полного согласия. Хотя, как пишет Вячеслав Муромский в статье «Пьеса М. А. Булгакова "Батум" (К проблеме интерпретации)»:

«И тем не менее скованность таланта в пьесе налицо: нет той степени свободы в обращении с материалом, которая обычно характерна для Булгакова, почти отсутствует привычный булгаковский юмор, озорство, занимательность. Тема пьесы и сам объект настраивали писателя на совсем другой лад».

Как бы то ни было, Сталин дар Булгакова (искренний или не очень) отверг. Правда, похвалив (тоже неясно, насколько от души). «Генеральный секретарь, разговаривая с Немировичем, сказал, что пьесу "Батум" он считает очень хорошей, но что ее нельзя ставить», – записала в дневнике Елена Сергеевна.

Очень подробный рассказ о заболевании Булгакова, его симптомах и лечении можно найти в статье д. м. н., профессора Сеченовского университета Леонида Дворецкого, опубликованной в журнале «Клиническая нефрология» за 2010 год.

При анализе характера поражения почек у М. Булгакова с самого начала привлекательной показалась концепция наследственной патологии почек с учетом поразительно схожего течения заболевания у его отца – возраст, признаки заболевания, внезапно наступившая слепота, смерть от ХПН в том же возрасте, что и у писателя. Среди возможных наследственных заболеваний наиболее реальным было предположение о поликистозе почек с развитием терминальной почечной недостаточности.

Однако, выдвигая концепцию поликистоза почек, мы вправе тогда допустить, что консультирующие писателя многочисленные врачи, в т. ч. и известные профессора, либо не могли обнаружить при обследовании больного характерные для поликистозной трансформации увеличенные размеры почек, либо вообще не удосужились провести пальпацию почек у пациента с тяжелой артериальной гипертонией, изменениями в моче и «семейным почечным анамнезом». Подобное, кажущееся вопиющим пренебрежением пропедевтическими методами, являвшимися приоритетными в середине прошлого столетия, равносильно игнорированию, например, ультразвукового исследования почек у аналогичных больных в наше время. Таким образом, диагноз поликистоза почек, наряду с другими наследственными нефропатиями, кажется наименее вероятной причиной ХПН у Булгакова.

С нашей точки зрения, заслуживает внимания другая диагностическая гипотеза, особенно в свете современных представлений о лекарственных нефропатиях.

Профессор Дворецкий подробно анализирует историю головных болей, которыми постоянно страдал Булгаков, и приводит перечень обезболивающих лекарственных препаратов, которые регулярно назначали больному: «аспирин, пирамидон, фенацетин, кодеин, кофеин».

Длительное употребление анальгетических препаратов еще задолго до появления симптомов заболевания почек дает основание предполагать возможную их роль в развитии почечной патологии у М. А. Булгакова.

Действительно, если предположить, что постоянные головные боли писателя были проявлением невротического расстройства, которое подтверждалось многими врачами, то назначаемые в связи с этим анальгетические препараты (по документальным данным, с 1933 г.) могли сыграть роковую роль с точки зрения развития у пациента хронического интерстициального нефрита лекарственного происхождения. Именно при длительном регулярном приеме ненаркотических анальгетиков (фенацетин, аспирин, амидопирин и др.) наиболее часто развивается хронический интерстициальный нефрит, нередко протекающий с некрозом почечных сосочков (анальгетическая нефропатия) – (И. Е. Тареева).

Леонид Дворецкий справедливо полагает, что у Булгакова, уже имевшего опыт наркомании, могла развиться зависимость от анальгетиков.

Осмелимся высказать предположение, что описанные в «Мастере и Маргарите» фантастические ситуации с усекновением головы у председателя МАССОЛИТА Берлиоза и конферансье Театра варьете могли быть навеяны тяжелыми мучительными головными болями, преследовавшими писателя, и невозможностью избавиться от них никакими способами, разве что «освобождением от самой головы». Напомним, что в обоих случаях отделенная от тела голова проявляет признаки жизни.

Впервые зарегистрированное у Булгакова в 1939 году повышенное артериальное давление профессор Дворецкий также соотносит с проявлениями анальгетической нефропатии: «При данной патологии артериальная гипертония развивается значительно чаще, чем при других формах хронического интерстициального нефрита, и иногда может приобретать злокачественное течение. Именно такое течение гипертонии с развитием тяжелой ретинопатии имело место у писателя».

Косвенное подтверждение вовремя не диагностированной гипертонии Дворецкий видит и в атеросклеротическом поражении сосудов, которое обнаружили после смерти писателя.

Если обсуждать возможность наличия ранней артериальной гипертонии у писателя и его отца, то альтернативной диагностической концепцией может быть аномалия почечных сосудов с развитием вазоренальной гипертонии. Клинически значимыми аномалиями почечных сосудов являются фибромускулярная дисплазия (врожденное недоразвитие мышечной оболочки артерии с замещением ее фиброзной тканью), врожденные стеноз и аневризма почечной артерии, приводящие к развитию вазоренальной артериальной гипертонии.

Однако принятая диагностическая концепция нефросклероза на фоне артериальной гипертонии не исключает негативного влияния избыточного потребления анальгетиков, возможно, усугубивших функциональные нарушения и способствующих прогрессированию почечной недостаточности.

Леонид Дворецкий отмечает и болевой синдром, о котором рассказывали все близкие писателю люди, ухаживавшие за ним в последние месяцы перед смертью: Надежда Земская отмечала боли в пояснице (в области почек), Елена Сергеевна писала о болях в желудке и вообще в животе, а также об усилении головных болей, друг Михаила Сергей Ермолинский с ужасом вспоминал о мышечных болях, появлявшихся у Булгакова при малейшем к нему прикосновении.

Возникает вопрос о причинах и возможных механизмах развития болей в области почек у больного ХПН. Наиболее обоснованной и общепринятой трактовкой болевого синдрома представляется уремическая полинейропатия как одно из проявлений ХПН. Однако синдром полинейропатии проявляется в основном болями в конечностях, а в записях жены и сестры писателя указывается также на боли в животе и пояснице. Эти боли могли быть связанными либо с наличием нефролитиаза, либо с воспалительным процессом в почках (пиелонефрит?). И тот и другой патологический процесс у больных ХПН характерен для поликистоза почек, что, однако, снова возвращает нас к уже отвергнутой концепции поликистозной трансформации. А вот при анальгетической нефропатии возможно присоединение пиелонефрита, нефролитиаза, что может сопровождаться макрогематурией… Что касается упоминаемых болей «в области живота», то они могли быть обусловленными развитием эрозивно-язвенного процесса в желудке на фоне терминальной ХПН, а также продолжавшегося приема анальгетиков.

Михаил Булгаков умер 10 марта 1940 года.

Елена Сергеевна Шиловская-Булгакова бережно сохранила архив писателя и приложила огромные усилия для того, чтобы его творчество не было забыто. Она пережила не только любимого мужа, но и старшего сына (Евгений умер в 35 лет от гипертонической болезни почек). Были мужчины – талантливые и успешные, которые мечтали назвать ее своей женой, но сама она называла себя вдовой Булгакова. На жизнь она зарабатывала машинописью и переводами с французского. Ей удалось добиться почти невозможного – публикации «Мастера и Маргариты», увидеть успех романа, пусть и напечатанного в урезанном виде.

Последние 20 лет жизни Булгаков был далек от медицинской практики. За исключением отдельных случаев. Так, Елена Лансберг, подруга семьи Булгакова, вспоминала, как ее друг поддерживал ее во время чрезвычайно тяжелых родов: «Он вытащил меня из полосы черного мрака и дал мне силы переносить дальнейшие страдания. Было что-то гипнотизирующее в его успокоительных словах, и потому всю жизнь я помню, как он помог мне в такие тяжелые дни». Тем не менее любовь к медицине и причастность к оставленной профессии сохранились на страницах его книг. Булгаковские персонажи-врачи от доктора Борменталя до лечившего Пушкина Даля – всегда колоритны, они вызывают если не симпатию, то интерес; булгаковские описания болезней и состояний не только исключительно страшны, но и увлекательны. Говорить о медицине так точно и живо мог только человек, который в некотором смысле никогда с ней и не расставался.