Мой отец родился в семье известного отоларинголога, профессора Сергея Семеновича Преображенского и Екатерины Ивановны (урожденной Жмайловой).
Мне не хотелось бы подробно останавливаться на тех далеких временах, о которых я знаю лишь по рассказам, фотографиям или по документам.
Счастливая и относительно беспечная студенческая жизнь закончилась для отца довольно рано. Шла Первая мировая война. Сразу по окончании медицинского факультета он был призван в армию и направлен на фронт. Здесь в маленьком военно-полевом госпитале и началась в качестве ординатора его врачебная деятельность.
После окончания войны отец получил назначение в Подольскую уездную больницу, где его задачей была организация отоларингологического отделения. В этой больнице началась и его научная деятельность.
По приглашению проф. Л.И. Свержевского, основателя и руководителя ЛОР-клиники и кафедры при II ММИ им. Н.И. Пирогова, в 1921 г. отец перешел в возглавляемую Людвигом Иосифовичем клинику и стал его учеником, а потом и его преемником. С этой клиникой и была самым тесным образом связана вся дальнейшая жизнь отца.
В 1933 г. отец женился на моей будущей матери, Раисе Ивановне. Это была счастливая семейная пара — так мне казалось в детстве, а теперь, по прошествии многих лет, я в этом абсолютно уверен, у родителей были одинаковые взгляды по всем жизненно важным вопросам. Возможно, сказалось то, что мама выросла в семье врача и в детстве сама мечтала стать врачом.
Единственным существенным расхождением во взглядах моих родителей было то, что папа любил оперу (в студенческие годы он сам участвовал в любительских спектаклях), а мама — балет. Но это расхождение как-то улаживалось. И только изредка оказывалось, что вместо одного из родителей в театр иду я. В известной мере это расхождение сглаживалось обоюдным интересом обоих к классической живописи.
Для отца работа во всех ее гранях, научная, врачебная, преподавательская, общественно-медицинская, была главным жизненным стержнем. Он работал почти всегда: утром, в ожидании машины, чтобы поехать в клинику, вечером, если возвращался домой раньше 8—9 часов, в воскресенье (тогда был только один выходной день), в санатории, а иногда и лежа в больнице.
Б.С.Преображенский в рабочем кабинете (50-е годы).
Большая часть научной работы отца протекала дома, на моих глазах, поэтому остановлюсь на ней более подробно.
В будни он работал в кабинете. А в воскресенье, после позднего завтрака, с громоздкого обеденного стола в большой комнате все убиралось и он заполнялся стопками журналов, папками с оттисками и фрагментами прежних и будущих работ. Часам к 9 вечера это все уезжало снова в кабинет.
Отец очень тщательно работал с текстами статей и книг: аргументация, последовательность изложения, формулировки. Поэтому каждой статье предшествовало по меньшей мере три черновых варианта. Первый вариант писался на оборотах прежних работ, то есть ставшей теперь уже ненужной машинописи (бумага была в дефиците). Потом черновик редактировался — и некоторые страницы удлинялись раза в полтора-два.
У меня было мало домашних обязанностей. Первая, и главная: чтобы запасы клея дома никогда не иссякали. Вторая: когда очередной вариант работы был закончен, отвезти ее в Козицкий переулок машинистке, которая умела печатать без ошибок многосложные отоларингологические термины, и забрать у нее уже перепечатанный текст прежней работы.
Отец говорил, что клей и ножницы — два самых нужных инструмента научного работника, так как редактирование осуществлялось старым, прадедовским способом. Первый напечатанный черновой вариант постепенно превращался в лапшу из кусочков в 2—3 абзаца, а иногда и в 2—3 предложения. Эти кусочки наклеивались на листы бумаги, перемежаясь отрывками нового текста, и превращались во второй черновой вариант. Третья правка была не такой радикальной, хотя некоторые страницы потом приходилось перепечатывать.
Еще у меня была обязанность опускать в почтовый ящик каждую неделю 5—7 писем. Меня удивило, что почти половина из них была адресована в Москву, людям, с которыми отец часто виделся, иногда даже сотрудникам клиники, которых он видел ежедневно. На мой недоуменный вопрос отец сказал, что в разговоре собеседник не всегда успевает уследить за ходом мысли, а иногда и упускает очень существенные моменты; в серьезных вопросах лучше, чтобы у человека был текст, который можно перечитать и над которым можно подумать.
Каким-то образом меня с детства приучили к тому, что существует только один «правильный» полуобман. Было несколько человек, к которым, когда звонил телефон, отца нужно было подзывать всегда. А в остальных случаях следовало говорить: «Позвоните, пожалуйста, после 10 часов вечера». К этому времени он ложился на диван с телефоном и газетами. Чаще всего газеты проигрывали телефону.
Говоря о работе отца, нельзя не рассказать и о маме, которая сумела обеспечить и оберегала такой образ жизни отца. В маминой семье всячески старались стимулировать интерес детей к медицине. Мамин отец заказал фармацевту несколько вариантов маленьких таблеточек разной формы с фирменной упаковкой и придуманными названиями. Этими таблетками, содержащими только мел, мама с увлечением «лечила» всех членов семьи — и здоровых, и больных.
Казалось бы, ее путь был предначертан, но в то страшное время дочь врача автоматически попадала в категорию «классово чуждых» и для нее поступление в медицинский институт было обставлено рядом высоких барьеров. После нескольких лег настойчивых попыток поступить в медицинский институт мама по рекомендации с ее временного места работы поступила в химико-технологический институт и стала инженером, хотя по-прежнему продолжала интересоваться всем, что связано с медициной.
Поздравительная открытка, нарисованная сыном, к 60-летию Бориса Сергеевича.
Большую часть известного мне периода жизни мама заведовала лабораторией в отраслевом институте. Но, несмотря на это, она взяла на себя почти все домашние проблемы тогда еще большого семейства, практически полностью освободив отца ото всех бытовых забот и неурядиц и позволив ему полностью сосредоточиться на своей работе.
Телевизор у нас появился лет на десять позже, чем в большинстве московских квартир, и то поначалу только на даче. А интернета как отвлекающего фактора тогда и вовсе не было.
Гости в нашем доме бывали редко. Раз в год, во время сессии Академии медицинских наук, бывали «большие» гости — и по числу, и по положению в медицинском мире. Тахта в большой комнате ставилась на бок, а стол раздвигался от стены до стены. В первый раз меня посадили за этот длинный стол, когда еще нужно было подкладывать на стул две толстые подушечки. Напротив меня сидел проф. Владимир Игнатьевич Воячек. В какой-то момент он посмотрел на меня очень внимательно, потом закрыл глаза и удивительным образом опустил свои очень-очень пышные брови. Затем открыл один глаз и стал пристально смотреть на меня. Честно говоря, поначалу я испугался. Но эта пантомима повторялась с разными вариациями, и вскоре я перестал бояться этого представительного, но «странного» человека в полной генеральской форме.
Много лет спустя этот длинный стол стал для меня начальной школой этикета в отношении ритуалов обеда и произнесения тостов. Для меня самыми интересными и по содержанию, и по форме были тосты и комментарии Александра Леонидовича Мясникова. Но не только... Однажды, в уже относительно благополучные послевоенные годы, ленинградский профессор Николай Федорович Бохон произнес весьма необычный тост. Обращаясь к маме, он сказал, что не понимает, чем она хочет удивить гостей: икра, белая и красная рыба, куропатки... (тут возникла неловкая пауза). Он помнит в нашем доме другой обед, когда в 43-м году прилетал на несколько дней в Москву. Сидели в дальней, самой маленькой комнате этой квартиры, где горела железная печь. А в супе у каждого была целая (!) картофелина и еще плавало по нескольку фасолинок. Но это действительно было чудом!
У отца были тесные дружеские связи с проф. Владимиром Никитичем Виноградовым, проф. Яковом Соломоновичем Темкиным, министром авиационной промышленности военного времени Алексеем Ивановичем Шахуриным, генералом Иваном Александровичем Серовым, певцом, народным артистом Пантелеймоном Марковичем Норцовым; с этими людьми мы были «знакомы домами».
Добрые отношения сохранялись надолго у отца с его пациентами: акад. Андреем Николаевичем Туполевым, маршалом Георгием Константиновичем Жуковым, маршалами Кириллом Семеновичем Москаленко и Сергеем Семеновичем Бирюзовым, народным артистом Иваном Семеновичем Козловским и многими другими государственными деятелями и деятелями культуры.
Среди наших родственников чаще всего у нас бывал мой сводный брат, Юрий Борисович. Он часто приходил поработать в обширной домашней медицинской библиотеке отца, так как в отличие от меня по части профессии пошел по его стопам, и потом обычно оставался поужинать.
Начиная с 5-го или 6-го класса мне разрешалось днем работать за отцовским письменным столом. Заметив следы моего присутствия, отец иногда с улыбкой спрашивал: «Ну как, моя муза тебе помогает?»
Я полагаю, что отца моего не очень-то радовало, что я не проявлял никакого интереса к медицине. Но еще задолго до того, как я стал задумываться о своей будущей профессии, он сформулировал принцип, согласно которому нет ничего хуже, чем когда у человека нет интереса к своей работе и она превращается в тяжкую ежедневную повинность. А позже этот принцип был убедительно и неоднократно проиллюстрирован для меня на примере некоторых наших знакомых. Когда я уже перешел на третий курс физического факультета, отец неожиданно сказал, что в этом году мы едем в круиз вокруг Европы. Это было сложно, потому что в тот период обычно не выпускали за рубеж всю семью одновременно, и отцу пришлось обращаться в очень высокие инстанции, чтобы преодолеть эту нелепость. Когда я сказал, что, может быть, пусть они поедут без меня, отец посчитал это очень неправильным: через два-три года я с моей будущей профессией стану невыездным и, возможно, никогда больше не смогу посмотреть Европу. Тогда я не знал еще такого слова — невыездной, но уже через год мне пришлось его узнать, и очень надолго.
Отец любил море, хорошо и подолгу плавал. Последнее вызывало усмешки у других отдыхающих, которые говорили, что им врачи рекомендовали плавать не больше 15—20 минут. Отец не ставил под сомнение эти рекомендации, а отшучивался или ссылался на свою многолетнюю морскую закалку. Но раз в два года по рекомендации врачей родители ездили в санаторий в Кисловодск, а раз в два года — с их разрешения — на море.
Отец очень тепло отзывался о большинстве своих учеников и очень хотел, чтобы клинику, кафедру и его пост в 4-м Управлении унаследовали именно его ученики. Хорошо, что в конце концов так и получилось.
Вадим Борисович Преображенский, старший научный сотрудник Национального исследовательского центра «Курчатовский институт»
Февраль 2017 г.