За последние десятилетия неоднократно подтверждались данные о значительной распространенности депрессий и растущем бремени депрессивных расстройств в самом широком контексте — клиническом, эпидемиологическом, социально-психологическом, экономическом [1, 2]. Это вызывает особое внимание исследователей к проблеме депрессий. Преобладающими являются исследования нейробиологических изменений и терапевтических подходов. При этом уточнение психопатологических характеристик депрессий до настоящего времени оказывается не менее востребованным. В частности, предпринимаются попытки рассмотрения психопатологии аффективных расстройств с учетом достижений нейронаук [3]; депрессия рассматривается как системное заболевание [4]; новое освещение получают депрессивные расстройства в разных популяционных группах и при различных соматических заболеваниях [5, 6].

В течение последних лет в повседневной клинической практике (индивидуальные консультации, консилиумы, клинические разборы) психиатру все чаще приходится сталкиваться с трудностями описания пациентами своих болезненных состояний. В контрастной форме это проявляется у больных, страдающих депрессиями. Печальная однообразная мимика, редко меняющаяся поза, бедность жестикуляции, медлительность в движениях, походке, замедление темпа речи, порой глухой и маломодулированный голос, односложные ответы на вопросы — все это сочетается с крайне бедной характеристикой своего состояния. Особенно это касается выражения эмоций, чувств, переживаний: описания ограничиваются почти единообразными обобщающими характеристиками: «тяжело», «очень тяжело», «как-то нехорошо», «невозможно с чем-то сравнить», «не могу понять, что со мной», «беспомощность», «все безрадостно», «ничего не хочется». Иногда пациенты используют заимствованные из популярных источников квазимедицинские предположения: «у меня очень тяжелый стресс, хотя нет никакой причины», «какая-то опустошенность, качество жизни ничтожное», «я постоянно чем-то фрустрирована». В большей мере это относится к пациентам молодого возраста. Нередко пациенты затрудняются в разграничении тоски и тревоги, тоски и апатии. Более определенные ответы при наводящих вопросах подтверждают типичные проявления депрессии, такие как раннее утреннее пробуждение с тягостным настроением подавленности, витализация аффекта преимущественно по тоскливому типу (тяжесть, онемение в груди, «что-то давит, нет свободного дыхания», «как будто холод», «ноющая пустота в груди», «что-то вроде тошноты», «как будто на меня навалилась бетонная плита» и т.п.), проявления анергии, снижение мотивации к деятельности, угнетение аппетита и либидо, ангедония. Обращает на себя внимание относительно редкое наличие конгруэнтных депрессии идеаторных феноменов, связанных с самооценкой, эмоциональной реактивностью, эмпатией, моральными чувствами, а именно идей малоценности, вины. Все реже обнаруживается такой выразительный депрессивный феномен, как болезненная психическая анестезия, в том числе у пациентов среднего возраста. Примечательна также все более редкая выявляемость суицидальных мыслей. Довольно часто пациенты описывают изменения своего привычного состояния в функциональных характеристиках: «трудно поддержать разговор, нет желания общаться», «все делаю машинально», «стала неловкой», «с трудом справляюсь с обычными делами», «все валится из рук, трудно довести до конца любое начатое дело», «как будто все проходит мимо меня, я только присутствую как свидетель», «подолгу сижу, ничего не делая».

По свидетельству языковедов, основные современные языки содержат до 500 слов, относящихся к так называемому эмоциональному языку [8]. Особое богатство русской эмоциональной лексики отмечают зарубежные исследователи, связывая это с гибкостью грамматических форм [9]. Богатый и точный язык чувств, которым описывали свои переживания больные депрессиями 35—40 лет назад, встречается все реже. В последние годы в беседах с пациентами в большинстве случаев едва ли находится 20—30 слов и словосочетаний эмоционального языка, а у молодых пациентов и того меньше. Это отнюдь не уменьшает их страдание, но мешает им его выразить. В свою очередь врач может испытывать определенные затруднения в точной диагностической оценке состояния больного.

Данные клинические факты побуждают к специальному исследованию на основе сопоставления психопатологических характеристик депрессий, наблюдаемых в последние годы, и депрессий более отдаленных периодов времени, когда их психопатологическая структура в течение десятилетий, если не столетий, представлялась и описывалась как практически неизменная [10—14].

Материал и методы

В исследовании были сформированы две группы наблюдения: 1-ю группу составили данные архивных регистрационных карт больных, входивших в клинико-патогенетическое исследование рекуррентных депрессий и депрессивных фаз биполярного расстройства, проводившееся в 1980—1986 гг. в отделении аффективной патологии Московского научно-исследовательского института психиатрии; во 2-ю группу были включены пациенты того же отделения, обследованные в 2015—2021 гг., у которых симптомы депрессии оценивались с применением специально разработанной регистрационной карты по 20 основным признакам (тоска, тревога, апатия, витализация аффекта, депрессивные суточные колебания состояния с наиболее выраженными проявлениями депрессии в первой половине дня, утренняя диссомния / раннее пробуждение, анергия (ощущение слабости, бессилия до какой-либо нагрузки), снижение мотивации к деятельности, потеря аппетита, снижение либидо, двигательное торможение, идеаторное торможение, идеи малоценности, идеи вины, болезненная психическая анестезия, суицидальные мысли, ипохондрия, ангедония; отмечались также проявления двигательного и идеаторного возбуждения или беспокойства, хотя эти явления практически всегда оказывались парциальными, «перекрывались» психомоторной заторможенностью). Некоторые симптомы, например навязчивость, депрессивная руминация, эмоциональная и вегетативная лабильность, проявления раздражительности, субъективная регистрация нарушений внимания и памяти, затруднения в принятии решений, в данном исследовании не рассматривались в связи с их минимальной представленностью в обеих изучаемых группах. Симптомы регистрировались по их наличию, без установления рангов их выраженности, в связи с отсутствием единых принципов определения выраженности.

Критерии включения. При формировании выборки наблюдения для исключения диагностических ошибок в том и другом периодах исследования предпочтение отдавалось типичным повторным депрессиям меланхолического типа с обязательным доминированием аффекта тоски (при возможных парциальных тревожных включениях), с характерными хронобиологическими изменениями (укорочением сна и ранним пробуждением, депрессивными суточными колебаниями с наибольшей тяжестью состояния в первой половине дня), нейровегетативными нарушениями — витализацией аффекта, анергией, угнетением витальных влечений (аппетита, либидо), психомоторными нарушениями, а также со снижением мотивации к деятельности, с конгруэнтными депрессивному аффекту идеаторными феноменами малоценности, вины, болезненной психической анестезии, суицидальными мыслями, ангедонией, ипохондрическими фиксациями на изменениях соматического состояния или неприятных телесных ощущениях. В связи со специальным вниманием к лексике больных при описании своего состояния, их способности к рефлексии по поводу тех или иных проявлений депрессии в исследование включались только лица с высшим образованием (примерно половина пациентов в 1-й и 2-й группах) или законченным средним или незаконченным высшим (в частности студенты). Вне болезненного состояния все обследуемые работали либо учились без каких-либо затруднений. Для всех русский язык являлся родным. Возраст пациентов в обеих группах на период исследования составлял от 21 года до 59 лет включительно.

Критерии исключения. Пациенты с биполярным расстройством I типа в исследование не включались по причине малого количества наблюдений. Депрессии с неконгруэнтными аффекту патологическими идеями, булимией, гиперсомнией (за исключением коротких эпизодов легкой дремоты в течение дня), с выраженной соматической отягощенностью или верифицированными церебрально-органическими нарушениями, злоупотреблением алкоголем или употреблением иных психоактивных веществ также не включались в исследование.

В 1-ю группу вошли 103 пациента, из них 50 мужчин и 53 женщины. Во 2-ю группу — 109 пациентов, из них 55 мужчин и 54 женщины. Диагностически наблюдения распределялись следующим образом: в 1-й группе рекуррентные депрессии (РД) составляли 47 наблюдений, биполярные депрессии (БД) — 56 наблюдений; во 2-й группе рекуррентные депрессии (РД) составляли 52 наблюдения, биполярные депрессии (БД) — 57 наблюдений. В рамках настоящего исследования сопоставление симптоматики в двух группах ограничивалось однократной, «поперечной» диагностической оценкой при поступлении в клинику либо в первые дни после госпитализации. Выраженность депрессии оценивалась по шкале депрессии Гамильтона (HDRS-17); в обеих группах оценка выраженности депрессии составляла от 21 до 32 баллов, что соответствует диапазону от умеренного до тяжелых вариантов; в 1-й группе усредненный показатель составлял 25,33±3,71 балла, во 2-й группе — 24,69±4,37 балла.

Статистический анализ данных. Для характеристики центральной тенденции количественных данных применяли среднее значение (M) и среднее квадратическое отклонение (СКО), характеризующее разброс значений относительно среднего. Статистическую значимость количественных данных определяли по t-критерию Стьюдента (при соблюдении условий применимости). Для характеристики и анализа номинальных данных применяли частотное распределение; статистическую значимость в частотном анализе данных определяли по критерию χ². Для группировки частоты признаков применяли метод распределения по квартилям: первый квартиль (Q1) — это среднее число между наименьшим числом и медианой набора данных (25% данных), второй квартиль (Q2) — это медиана набора данных (50% данных), третий квартиль (Q3) — это среднее значение показателя между медианой и наивысшим значением (75% данных). В связи с тем, что для вычисления квартилей необходимо упорядочить данные от наименьшего к наибольшему, квартили представляют собой форму статистики порядков [15]. Признаки идеаторного и двигательного возбуждения в обеих группах не превышали 5%, в связи с чем эти симптомы исключены из статистического анализа. Таким образом, статистический анализ ограничивался 18 основными признаками/симптомами депрессии.

На обоих этапах работы исследования проводились в соответствии с Хельсинкской декларацией Всемирной медицинской ассоциации об этических принципах проведения медицинских исследований с участием людей 1975 г. От каждого из включенных в исследование пациентов было получено письменное информированное добровольное согласие на участие в исследовании.

Результаты

Медико-социальная характеристика участников исследования. При анализе распределения участников исследования по полу статистической значимости не выявлено (χ²=0,117; df=1; p=0,733) — группы сопоставимы по полу.

При сопоставлении по среднему возрасту пациентов группы не различались (табл. 1). При анализе распределения по возрастным группам с 10-летним периодом между ними также не установлено статистически значимого расслоения (χ²=1,786; df=3; p=0,616) (табл. 2).

Таблица 1. Сопоставление групп по среднему значению возраста

Таблица 2. Сравнение частоты симптомов «малоценность», «вина», «болезненная психическая анестезия» в 1-й и 2-й группах при распределении по разным возрастным подгруппам

Примечание. * — p<0,05; ** — p<0,01; *** — p<0,001.

При сопоставлении наблюдений в зависимости от диагноза (РД и БД) не установлено статистически значимого расслоения χ 1,60; df=1; p=0,205).

Сравнение частоты симптомов депрессии в двух изучаемых группах наблюдений. У пациентов обеих групп в 100% случаев доминирующим аффектом была тоска, в большинстве случаев с явлениями витализации аффекта, анергией и типичными депрессивными суточными колебаниями с наибольшей тяжестью болезненных проявлений в первой половине дня (рис. 1).

Рис. 1. Сравнение частоты симптомов депрессии в 1-й и 2-й группах.

1 — тоска, 2 — тревога, 3 — апатия, 4 — витализация аффекта, 5 — суточные колебания, 6 — утренняя диссомния, 7 — анергия, 8 — снижение мотивации, 9 — снижение аппетита, 10 — снижение либидо, 11 — двигательное торможение, 12 — идеаторное торможение, 13 — идеи малоценности, 14 — идеи вины, 15 — болезненная психическая анестезия, 16 — суицидальные мысли, 17 — ипохондрия, 18 — ангедония. Здесь и на рис. 2, 3: * — p<0,05.

Наряду с тоскливым аффектом симптомы биологического регистра или, точнее, биологически опосредованные проявления депрессии (п. 4—10) встречались наиболее часто (Q3) и их представленность и сочетания вполне соответствовали классическим представлениям о типичных меланхолических депрессиях. Это были как субъективно отмечаемые, так и в той или мере объективно подтверждающиеся признаки, которые во всех руководствах и классификациях выделяются в качестве облигатных симптомов депрессии. Как результат данного исследования важно отметить практическое совпадение частоты регистрации этих симптомов в обеих группах. Совпадают по частоте и явления ангедонии, при этом в конкретных наблюдениях у пациентов 2-й группы можно было отметить смещение акцентов с упоминания потери интересов (что было характерно для пациентов 1-й группы) на потерю способности испытывать удовольствие от любой привычной деятельности. Впрочем, ангедония не может быть отнесена к биологически опосредованным симптомам, т.к. это весьма сложный комплекс переживаний, не обязательно связанный с депрессией. Давно ставшее привычным искусственное объединение в этом понятии удовольствия и сложного психологического феномена интереса как сочетания интеллектуальных и эмоциональных составляющих можно считать скорее формальным, тем более что в отличие от большинства руководств и анкет больные склонны различать эти явления.

Исключением в числе биологически опосредованных симптомов являлось обнаруженное снижение частоты признаков двигательного и речевого торможения (п. 11, 12) во 2-й группе, что требует специального рассмотрения. Важно отметить отсутствие корреляционных зависимостей этих изменений от повышения частоты тревоги в структуре депрессии во 2-й группе. По-видимому, эти явления независимы и отражают разные детерминанты. Примечательно, что обычно связанные с тревогой признаки психомоторного возбуждения обнаруживались во 2-й группе столь же редко, как и в 1-й группе. Тем самым некоторое учащение тревоги могло привнести дополнительные нюансы в собственно аффективную составляющую депрессии, не проявляя очевидного влияния на другую симптоматику. В той или иной мере присутствующий в депрессии феномен апатии пропорционально никак не изменился по частоте за истекшие десятилетия, сохранив свое соподчиненное положение как именно депрессивная (переживаемая и регистрируемая больными) апатия, т.е. функциональная, не имеющая дефицитарной природы.

Симптомы идеаторного регистра (п. 13—16), связанные с депрессивными переживаниями, сферой чувств и изменениями эмоциональной реактивности, во 2-й группе выявлялись достоверно реже. Это контрастирует с классическими описаниями меланхолических депрессий [10—14]. Прежде всего обращает на себя внимание снижение частоты болезненной психической анестезии (п. 15). Больные значительно реже сообщали о потере чувств к близким или не выделяли собственно тягостность, «болезненность» этих явлений. Достаточно редко больные приписывали себе какую-либо вину за нанесение вреда другим. Преобладала «вина упущений», по H.J. Weitbrecht [12]; «первичное чувство вины» встречалось лишь в единичных случаях в обеих группах. Даже идеи малоценности, считающиеся почти неизменным проявлением депрессивных состояний, относительно реже выявлялись во 2-й группе. Обращает на себя внимание также снижение частоты актуальных суицидальных мыслей у пациентов 2-й группы, что требует специального объяснения.

Ипохондрия встречалась в обеих группах примерно в половине случаев (практически у каждого второго пациента), но не имела признаков бредовой ипохондрии, ограничиваясь неоформленными предположениями или опасениями, чаще относительно онкологического заболевания или какой-либо соматической патологии, со ссылками на потерю физической энергии, эпизодические сердцебиения, головные боли или иные неприятные телесные ощущения. Пациенты не уделяли первостепенного внимания этим «простым» ощущениям, при этом описывали их вполне конкретно. Эти явления телесного дискомфорта пациенты обычно не связывали с проявлениями витализации депрессивного аффекта. Последние описывались не только как особенно мучительные, но и как необычные, никогда не испытываемые ранее, по крайней мере вне депрессивных состояний. Как уже отмечено выше, больные нередко прибегали к образным метафорам для характеристики таких ощущений.

Таким образом, основными итогами проведенного исследования можно назвать учащение тревожного компонента депрессии при сохраняющемся доминировании тоски как ядерного депрессивного аффекта, устойчивость биологически опосредованных симптомов депрессии, а именно хронобиологических и нейровегетативных нарушений, при достоверном снижении частоты выявления (вербализации больными) конгруэнтных депрессии идеаторных феноменов, связанных с эмоциональной реактивностью, сферой моральных чувств и рефлексии по поводу своего состояния.

Как представлено на рис. 2, 3, почти все перечисленные изменения отмечены и при раздельном сравнении рекуррентных депрессий в 1-й и 57-й группах и биполярных депрессий в 1-й и 2-й группах. Впрочем, имелись и некоторые различия. Так, учащение тревоги (п. 2) установлено только для рекуррентных депрессий, кроме того, при рекуррентных депрессиях не установлено достоверных изменений по частоте признаков психомоторного торможения (пп. 11, 12) и идей вины (п. 14). При биполярных депрессиях в основном повторяются изменения, установленные при сравнении совокупности наблюдений РД и БД в 1-й и 2-й группах, за исключением тревоги и частоты выявления суицидальных мыслей (п. 16); при этом достоверно реже регистрировалось снижение либидо (10).

Рис. 2. Сравнение частоты симптомов рекуррентных депрессий в 1-й и 2-й группах.

Рис. 3. Сравнение симптомов биполярных депрессий в 1-й и 2-й группах.

Сопоставление частоты выявления конгруэнтных депрессии идей малоценности, вины, болезненной психической анестезии в разных возрастных категориях (21—29, 30—39, 40—49, 50—59 лет), показало, что достоверное уменьшение частоты всех названных идеаторных феноменов касается двух возрастных категорий молодых пациентов, от 21 года до 39 лет во 2-й группе наблюдений; только болезненная психическая анестезия достоверно реже выявлялась во всех возрастных категориях 2-й группы (см. табл. 2). Снижение частоты представленности суицидальных мыслей не требует статистического подтверждения применительно к указанным возрастным категориям в силу минимальных показателей (1—2 случая) во 2-й группе.

В качестве дополнительной характеристики результатов исследования следует отметить, что общий профиль симптоматики (по частоте ее представленности) практически был сходным при рекуррентных и биполярных депрессиях, без достоверных различий между указанными выше симптомами в 1-й и 2-й группах.

Обсуждение

Обобщая полученные данные, можно констатировать, что собственно психопатологическая структура депрессии меланхолического типа за последние примерно 40 лет принципиально не изменилась. Остались в основном неизменными аффект тоски, биологически опосредованные симптомы депрессии, за исключением некоторой редукции психомоторного торможения. Последняя, возможно, косвенно связана с учащением тревоги, но она должна была бы в первую очередь отразиться на появлении признаков тревожного двигательного и идеаторного возбуждения, а как раз эти явления оказались крайне редкими. Скорее можно предполагать влияние радикального изменения врачебной тактики в последние десятилетия, а именно вовлечения пациентов в различные групповые и индивидуальные активирующие тренинговые программы практически с первых дней пребывания в клинике в отличие от пассивного режима в 80-е годы прошлого века, ориентированного преимущественно на психофармакотерапию. Нельзя исключить сохранявшееся у части больных 1-й группы седативное побочное действие трициклических антидепрессантов, принимаемых ими до поступления в клинику, даже при их отмене или существенном снижении доз за несколько дней до начала исследования.

Наиболее значимым результатом проведенного исследования оказалась определенная бедность конгруэнтных депрессии идеаторных феноменов, прежде всего у молодых пациентов. Можно предполагать, что переживания собственной неполноценности, идеи вины, «чувство потери чувств» не исчезли из сознания больных, но, быть может, потеряли прежнюю экспрессивность и точность определения вследствие дефицита соответствующей лексики.

Задержку психической зрелости молодых людей можно отчасти связать со все более удлиняющимся освоением профессии, долгими годами учебы, в силу чего молодые люди приобщаются к самостоятельной трудовой деятельности, связанной с широкими контактами, обретением ответственности и готовности к гибким взаимоотношениям с окружающими, только к 23—25 годам, если не позднее. Нельзя не заметить озабоченность педагогов обеднением лексики и вообще понятийного аппарата у подростков и части молодых людей в связи с «погружением» в социальные сети с их скудным, стандартизированным и порой грубым языком в ущерб широкому непосредственному общению, чтению классической литературы с ее богатой лексикой и освоению сложных понятий, жизненных коллизий, в определенном смысле мировоззренческого контекста жизни, что никак не может быть заменено готовыми формулами, почерпнутыми в интернете. Влияние IT-технологий все чаще становится предметом специальных исследований с целью выявить ущерб, наносимый ими формированию широкой культуры, а иногда и здоровью, в частности в связи с риском интернет-зависимости и депрессивных реакций, особенно у подростков, а отчасти и у молодых людей. По мнению ряда исследователей, глобальная сеть и мобильный интернет, обеспечивая широкие возможности коммуникации и поиска информации, несет с собой и негативные явления, а именно: снижает мотивацию подростков и молодых людей к творческому поиску, изобретательности в вероятностных сферах жизни, препятствует развитию когнитивных и вербальных способностей и даже созреванию причастных к этим процессам церебральных структур [16—24]. Общение в социальных сетях нередко оказывается для пользователей «заменой» реальных отношений, становится препятствием в приобретении навыков социально-психологической адаптации, что у подростков связано с трудностями распознавания эмоций и неопределенностью личностной идентификации, а у молодых людей — с психологическим инфантилизмом. Социологи выделяют рационализм и прагматизм «цифрового поколения» наряду с уменьшением значимости гуманитарных ценностей [25].

Примечательно, что психолингвистика оказывается востребованной для оценки психического здоровья в аспекте личностной зрелости молодого поколения вследствие чрезмерной вовлеченности в виртуальную среду [26]. В этой связи уместно упомянуть гипотезу «лингвистического детерминизма», согласно которой структуры языка и его лексический диапазон определяют особенности мышления и возможности познания мира в его многообразии, а также и самопознания [27, 28]. Изучая язык одного из племен индейцев Северной Америки, авторы отметили, что испытуемые очень красочно и точно описывали явления природы и особенности поведения животных, но мало что могли сказать о себе персонально.

Можно предполагать, что в современной популяции у части больных депрессией (особенно у молодых людей) наряду с бедностью лексики для описания своего болезненного состояния имеется и определенная «неразвитость» эмоциональной гаммы переживаний, отсутствие нюансировки эмоционального реагирования, что, возможно, сказывается и на ограниченности рефлексии в отношении таких «критических» депрессивных переживаний, как низкая самооценки, вина, снижение эмоциональной реактивности вплоть до болезненной утраты чувств к близким. Тем не менее депрессия остается для больных не менее тяжелым, чем в прежние годы, страданием.

Представляется, что бедность лексики вследствие чрезмерного или преобладающего общения в социальных сетях без непосредственных живых контактов имеет иную природу, нежели так называемая алекситимия. Алекситимия изначально [29] и в многочисленных последующих исследованиях определялась как предпосылка развития психосоматических расстройств, хотя в настоящее время признается наличие алекситимических черт и при некоторых других расстройствах, включая так называемые соматизированные депрессии. Однако собственно соматизированные депрессии в наших наблюдениях практически не представлены. Алекситимические черты не имеют предпочтительности для молодого возраста и обладают постоянством на протяжении всей жизни, включая состояния устойчивой ремиссии. Заслуживают внимания попытки установления наследственно-генетической природы алекситимии [30—32]. Допустимо предположить, что алекситимия как устойчивая когнитивная характеристика ближе к врожденным качествам индивидуума, т.е. скорее может быть отнесена к специфическому эндофенотипу, чем к обусловленным субкультуральными влияниями ограничениям в освоении лексики.

По-видимому, специального объяснения требует снижение частоты болезненной психической анестезии у пациентов среднего возраста во 2-й группе. Имеются социологические исследования, свидетельствующие о снижении «эмоциональной сплоченности» между родителями и их взрослыми детьми в течение последних десятилетий с возможным ослаблением эмоциональных связей в силу все более частого и относительно раннего раздельного проживания родителей и взрослых детей [33, 34]. Разумеется, это лишь один из вероятных факторов, влияющих на широкий эмоциональный контекст родственных связей, который может отражаться в наличии или отсутствии столь сложного феномена, как болезненная психическая анестезия.

Снижение частоты суицидальных мыслей допустимо связать с общей тенденцией к снижению уровня суицидов в популяции Российской Федерации: в 1985 г. уровень суицидов составлял 31,1 случая на 100 тыс. населения, а в 2019 г. — 11,7 на 100 тыс. населения. Исследования в области суицидологии, начиная с классического труда E. Durkheim [35] вплоть до недавних работ [36, 37], достаточно надежно обосновывают положение о влиянии социально-психологических условий на уровень суицидов в популяции, что в свою очередь находит отражение и в суицидальном риске при депрессиях как униполярных рекуррентных, так и биполярных форм.

Работа выполнена в рамках темы госзадания ФГБУ «НМИЦ ПН им. В.П. Сербского» Минздрава России «Разработка стационарных и динамических маркеров расстройств аффективного спектра и шизоаффективного расстройства на основе клинико-патогенетических, нейробиологических и психопатологических исследований». Регистрационный №121041300179-3.

Авторы заявляют об отсутствии конфликта интересов.